Двадцать первого июня у меня умер дедушка. Сегодня, на 9й день толпой сидели в кафе, поминали...Тася веселилась, баловалась, убегала. Она ведь не понимает ничего...
Тяжело на душе, горько, очень больно. Внутри все рвется на части от стыда,- я так редко навещала деда, а ведь он столько для меня сделал. Единственный, кто действительно верил в меня, единственный из мужчин, кто по-настоящему заботился...Его никогда не нужно было просить дважды, что бы то ни было,- починка сапог или массаж (а мне безумно нравились его руки, их ни с чем не сравнить; грубые рабочие руки, под кожей которых было много частиц металла, творили настоящие чудеса). Оздоровлением он моим занимался и вовсе без спросу,- как большой знаток всевозможных лекарственных трав, смол и прочего, он собирал для меня чистотел, делал "жвачки" и микстуры от моего бесконечного кашля. Да и в самом прямом смысле лечил, зарядку с нами делал и в шахматы играть учил, и на лыжах ходить, и на велосипеде кататься,- три штуки их купил, хоть я ни одного не просила. Вообще сам на станке игрушки делал! Когда появился видик, записывал мультики и детские фильмы. В лес с нами постоянно ездил за ягодами, грибами, а Шарташ так и вовсе у меня с ним и ассоциируется. Каждое лето на берегу, под огромным кустом шиповника; хоть ездили туда и с отцом, и с бабушкой, дедушка проводил там все свое свободное время. Он учил нас рыбачить и катал на лодке, когда мы с братом были детьми...
Дед хранил мои детские рисунки и что-то даже унес на работу. Ему нравилось, как я играю на пианино, хотя мне моя игра казалась дурной; все просил песни военных лет и своей юности. Возможно только благодаря ему я и закончила колледж на отлично, не потому, что он давал мне каждый месяц 500 рублей (что увеличивало мою так называемую "повышенную" стипендию более, чем в два раза),а потому, что он хвастал моими достижениями перед своими знакомыми. Сама в себя я не верила никогда.
Дед учил меня варить супы (готовил он бесподобно). Воровал для меня у бабушки со сковородки полусырое мясо. Мы могли слопать много сырого фарша в процессе лепки пельменей, хотя производил он впечатление человека строгого, даже несколько грубого порой. Из-за его мизантропии мне никогда не было понятно, хотят меня на самом деле видеть или нет. Но то, что он любил меня, было очевидно, и то, как мало времени я уделяла ему в дальнейшем, когда у меня появилась своя семья, теперь кажется настоящим предательством с моей стороны. Все из-за того, что я, итак очень поздно научившаяся разговаривать с людьми, совершенно не умею общаться с больными, немощными,- мне просто стыдно, дико стыдно, что я здорова, а они нет. Особенно тяжело представлять себя на его месте, ведь дед, человек такой сильный, волевой, девизом которого можно было назвать слова "движение-жизнь", внезапно оказался практически прикован к постели.
Я пыталась разговаривать с ним. Но о чем? Заставлять его вспоминать прошлое? Раньше он всегда был главным рассказчиком за столом,- армейские истории или из детства, семейные моменты- не важно; многое бы я отдала, чтоб услышать эти истории вновь. Но ему тяжело было думать после операции, он говорил с трудом, будто нехотя. Максимум справишься о его самочувствии, ведь дел у него больше не было (думаю, его сильно угнетало их отсутствие). Один раз они здорово играли с Тасей в мячик, я же бедным своим умом ничего не придумала, а еще, как всегда, казалось, что времени достаточно...Казалось, наши шумные визиты его утомляли, но если это только казалось? Никогда себе не прощу, наверное...
Тяжело на душе, горько, очень больно. Внутри все рвется на части от стыда,- я так редко навещала деда, а ведь он столько для меня сделал. Единственный, кто действительно верил в меня, единственный из мужчин, кто по-настоящему заботился...Его никогда не нужно было просить дважды, что бы то ни было,- починка сапог или массаж (а мне безумно нравились его руки, их ни с чем не сравнить; грубые рабочие руки, под кожей которых было много частиц металла, творили настоящие чудеса). Оздоровлением он моим занимался и вовсе без спросу,- как большой знаток всевозможных лекарственных трав, смол и прочего, он собирал для меня чистотел, делал "жвачки" и микстуры от моего бесконечного кашля. Да и в самом прямом смысле лечил, зарядку с нами делал и в шахматы играть учил, и на лыжах ходить, и на велосипеде кататься,- три штуки их купил, хоть я ни одного не просила. Вообще сам на станке игрушки делал! Когда появился видик, записывал мультики и детские фильмы. В лес с нами постоянно ездил за ягодами, грибами, а Шарташ так и вовсе у меня с ним и ассоциируется. Каждое лето на берегу, под огромным кустом шиповника; хоть ездили туда и с отцом, и с бабушкой, дедушка проводил там все свое свободное время. Он учил нас рыбачить и катал на лодке, когда мы с братом были детьми...
Дед хранил мои детские рисунки и что-то даже унес на работу. Ему нравилось, как я играю на пианино, хотя мне моя игра казалась дурной; все просил песни военных лет и своей юности. Возможно только благодаря ему я и закончила колледж на отлично, не потому, что он давал мне каждый месяц 500 рублей (что увеличивало мою так называемую "повышенную" стипендию более, чем в два раза),а потому, что он хвастал моими достижениями перед своими знакомыми. Сама в себя я не верила никогда.
Дед учил меня варить супы (готовил он бесподобно). Воровал для меня у бабушки со сковородки полусырое мясо. Мы могли слопать много сырого фарша в процессе лепки пельменей, хотя производил он впечатление человека строгого, даже несколько грубого порой. Из-за его мизантропии мне никогда не было понятно, хотят меня на самом деле видеть или нет. Но то, что он любил меня, было очевидно, и то, как мало времени я уделяла ему в дальнейшем, когда у меня появилась своя семья, теперь кажется настоящим предательством с моей стороны. Все из-за того, что я, итак очень поздно научившаяся разговаривать с людьми, совершенно не умею общаться с больными, немощными,- мне просто стыдно, дико стыдно, что я здорова, а они нет. Особенно тяжело представлять себя на его месте, ведь дед, человек такой сильный, волевой, девизом которого можно было назвать слова "движение-жизнь", внезапно оказался практически прикован к постели.
Я пыталась разговаривать с ним. Но о чем? Заставлять его вспоминать прошлое? Раньше он всегда был главным рассказчиком за столом,- армейские истории или из детства, семейные моменты- не важно; многое бы я отдала, чтоб услышать эти истории вновь. Но ему тяжело было думать после операции, он говорил с трудом, будто нехотя. Максимум справишься о его самочувствии, ведь дел у него больше не было (думаю, его сильно угнетало их отсутствие). Один раз они здорово играли с Тасей в мячик, я же бедным своим умом ничего не придумала, а еще, как всегда, казалось, что времени достаточно...Казалось, наши шумные визиты его утомляли, но если это только казалось? Никогда себе не прощу, наверное...
-
-
05.07.2015 в 21:22совершенно не умею общаться с больными, немощными наверно никто не умеет, тут даже не стыд, а боязнь обидеть, ляпнуть какую-нибудь глупость.