Двадцать первого июня у меня умер дедушка. Сегодня, на 9й день толпой сидели в кафе, поминали...Тася веселилась, баловалась, убегала. Она ведь не понимает ничего...
Тяжело на душе, горько, очень больно. Внутри все рвется на части от стыда,- я так редко навещала деда, а ведь он столько для меня сделал. Единственный, кто действительно верил в меня, единственный из мужчин, кто по-настоящему заботился...Его никогда не нужно было просить дважды, что бы то ни было,- починка сапог или массаж (а мне безумно нравились его руки, их ни с чем не сравнить; грубые рабочие руки, под кожей которых было много частиц металла, творили настоящие чудеса). Оздоровлением он моим занимался и вовсе без спросу,- как большой знаток всевозможных лекарственных трав, смол и прочего, он собирал для меня чистотел, делал "жвачки" и микстуры от моего бесконечного кашля. Да и в самом прямом смысле лечил, зарядку с нами делал и в шахматы играть учил, и на лыжах ходить, и на велосипеде кататься,- три штуки их купил, хоть я ни одного не просила. Вообще сам на станке игрушки делал! Когда появился видик, записывал мультики и детские фильмы. В лес с нами постоянно ездил за ягодами, грибами, а Шарташ так и вовсе у меня с ним и ассоциируется. Каждое лето на берегу, под огромным кустом шиповника; хоть ездили туда и с отцом, и с бабушкой, дедушка проводил там все свое свободное время. Он учил нас рыбачить и катал на лодке, когда мы с братом были детьми...
Дед хранил мои детские рисунки и что-то даже унес на работу. Ему нравилось, как я играю на пианино, хотя мне моя игра казалась дурной; все просил песни военных лет и своей юности. Возможно только благодаря ему я и закончила колледж на отлично, не потому, что он давал мне каждый месяц 500 рублей (что увеличивало мою так называемую "повышенную" стипендию более, чем в два раза),а потому, что он хвастал моими достижениями перед своими знакомыми. Сама в себя я не верила никогда.
Дед учил меня варить супы (готовил он бесподобно). Воровал для меня у бабушки со сковородки полусырое мясо. Мы могли слопать много сырого фарша в процессе лепки пельменей, хотя производил он впечатление человека строгого, даже несколько грубого порой. Из-за его мизантропии мне никогда не было понятно, хотят меня на самом деле видеть или нет. Но то, что он любил меня, было очевидно, и то, как мало времени я уделяла ему в дальнейшем, когда у меня появилась своя семья, теперь кажется настоящим предательством с моей стороны. Все из-за того, что я, итак очень поздно научившаяся разговаривать с людьми, совершенно не умею общаться с больными, немощными,- мне просто стыдно, дико стыдно, что я здорова, а они нет. Особенно тяжело представлять себя на его месте, ведь дед, человек такой сильный, волевой, девизом которого можно было назвать слова "движение-жизнь", внезапно оказался практически прикован к постели.
Я пыталась разговаривать с ним. Но о чем? Заставлять его вспоминать прошлое? Раньше он всегда был главным рассказчиком за столом,- армейские истории или из детства, семейные моменты- не важно; многое бы я отдала, чтоб услышать эти истории вновь. Но ему тяжело было думать после операции, он говорил с трудом, будто нехотя. Максимум справишься о его самочувствии, ведь дел у него больше не было (думаю, его сильно угнетало их отсутствие). Один раз они здорово играли с Тасей в мячик, я же бедным своим умом ничего не придумала, а еще, как всегда, казалось, что времени достаточно...Казалось, наши шумные визиты его утомляли, но если это только казалось? Никогда себе не прощу, наверное...